Уже не живая Европа…
//«По поводу Ниццы» (Жан Виго, 1930)

Жан Виго — нежная любовь синефилов всего мира — миф французской «новой волны»; поэт кинематографа; так невозможно рано умерший; снявший всего четыре коротких фильма, попавших под цензуру и ножницы; явившийся на только разгорающейся заре кино как искусства; наивный и такой искренний самоучка; чарующий своей краткой жизнь, целиком отданной камере и пленке; человек, переживший и предельно четко увидевший всю горечь жизни, но всегда пытающийся защитить «малых сих»… — человек, в честь которого названа главная премия французского кино для только входящих в мир кино режиссеров…

Жан Виго в 24 года, смертельно больной туберкулезом, отдал последние деньги и купил собственную камеру. Он, его жена Елизавета Лозинская, тоже больная туберкулезом, и Борис Кауфман — уехавший во Францию родной брат нашего гениального Дзиги Ветрова, будущий заслуженный мастер Голливуда — пошли по Ницце, чтобы запечатлеть время и людей, чтобы предостеречь людей от них самих и наступающего времени; чтобы защитить слабых; а еще, чтобы сказать миру — «Нате!».

«Жан Виго и Борис Кауфман только что закончили фильм “По поводу Ниццы”. Голубое небо, белые дома, ослепительное море, солнце, цветы всевозможных оттенков, сердце, полное счастья: вот, на первый взгляд, атмосфера Ниццы. Но это только видимость города наслаждений, видимость эфемерная, мимолетная и проникнутая смертью», — текст 1930 года, найденный среди бумаг Жана Виго, после его смерти в 1934.

* * *

. . . Рожи. Тупые, бессмысленные, самодовольные рожи обывателей. Рожи, притащившихся на юг поближе к морю бессмысленных людишек, которым уже вдолбили, что там очень полезно будет погреть их уродливые тушки. Вдолбили, что там собираются все «приличные». Ну а они-то точно уверены, что они приличные.
Сильно потасканные дурачки обоих полов и уже бесполые. Слабо потасканные альфонсы и содержанки. Редкие детки, еще больше тупые, чем их родители. Мерзкие собачки, когда-то модные в своей уродливости. Наглая обслуга, попрошайки, воры и полицейские…
Все они до выворачивающей тошноты ничтожные свои жизни потратили на то, чтобы притащиться в этот город, который отрыгивает их морю, чтобы затем опять всосать их в себя и так повторять раз за разом. Город, который раз за разом пережевывает жвачку уже сгнившего мира, чей иллюзии существования осталось длиться меньше десяти лет.

Жарящиеся в костюмах мелких клерков обыватели. Трясущие своими телесами танцовщицы. Не скрывающая ничтожества тел хозяев одежда. Паразитирующая на других эпохах эрзац-архитектура отелей. Мусор, мусор, мусор…

Студенистая старушка, которую возят на карнавальной повозке — счастливая своим впадением в детство. Она спасается только взглядом от себя — взглядом, видящим только мишуру и чужие улыбки-ухмылки-гримасы. Лишь бы ни в коем случае не обращать внимание на себя — выбросить из своего сознания, что ты стара, уродлива, что смерть уже наполовину утащила тебя на кладбище, что ты уже разлагаешься…
Старушка, которой является всякий зритель кино из тех (и в 1920ых, и в 2020ых), кто ни в коем случае не хочет/ не может увидеть себя там — в экране…

* * *

Виго и Кауфман предельно внятно зафиксировали мир, который вот-вот треснет изнутри как много часов валяющаяся на жаре, забитая туша жирного борова. Мир, который самоубился в Первой мировой и вот-вот своими посмертными судорогами откроет двери Второй. Мир, который буквально через пару лет с полным равнодушием будет смотреть за кровавым месивом испанской гражданской войны (в трех сотнях километрах от Ниццы).

А ведь в это же время на планете происходило и другое — то, что гениально / соразмерно своему предмету воспел брат Николая Кауфмана — Дзига Вертов — происходило утверждение нового мира. Мира, где переворачивались многие человеческие жизни, но общество жило с предельно ярким ощущением обязанного наступить всепланетного прекрасного Будущего для всех и каждого. С воззванием к величию личности. С любованием человечностью человека…
Да, жертвами этого утверждения нового можно назвать сотни тысяч, но, если уж вести этот страшный счет-сравнение, не десятки миллионов, вина за уничтожение которых лежит на цепляющемся за этот свет старом мире.
И, что не менее важно, — рождающийся новый мир дарил смысл, любовь, радость труда, самоотверженности и служения…
Старый же мир при пристальном взгляде вызывал лишь отвращение у самих же в нем живущих…

* * *

…Человек уже привык ловить мир на пленку. Настолько, что некоторые персонажи из хроники Виго даже прятали свои лица — предельно нелепые со своей фантазией, что они были и будут кому-то интересны. Другие же в своем бесстыдстве уже фантазировали, что кино — это их шанс плюнуть в вечность.

…Человек уже привык отрываться от земли. Взгляд сверху вошел в привычные. Город сверху стал вполне узнаваемым. И в этом своем «инженерном» ракурсе даже стал дарить ощущение смысла. Как будто эта размеренность домостроения давала основание для существования тем, кто в этих регулярных кварталах обитал.

* * *

«Не знаю, является ли результат — произведением искусства, но я уверен, что он — кинематографичен. Кинематографичен в том смысле, что никакое другое искусство или наука не смогут занять его место», — Жан Виго по поводу «По поводу Ницце».

 
P.S.
Прозрачность хода образов от парада кукол до марширующих солдат, от марширующих солдат до кладбища.  Прозрачность соединения в череде кадров жизни «верхов» и обслуживающих их «низов» — не делает фильм банальным.
Перед нами по форме — чистота классики. Но это не сама классика. Классика не может быть мизантропична. А здесь мы имеем тошноту от человека, тошноту от общества, который он построил, тошноту от города, в котом он живет.
Фильм-декаданс, фильм-диагноз, фильм-приговор, фильм, который необходимо смотреть, чтобы понять — почему в Европе родился зверь, которому по морде пришлось давать нашим дедам и прадедам, а не двигающимся куклам из фильма.

Кадры из фильма:

 

❮❯

❮❯

 

Сказка о городе и возвращении…
//«Лола» (Ж.Деми, 1961)

Огонь полноты бытия, что питает и сжигает…
//«Огни варьете» (Ф.Феллини, 1950)

Лучший мир из возможных на Земле…
//«Семеро смелых» (С.Герасимов, 1936)