«Забытые» — каннский триумф Бунюэля 1950 года — через 21 год и еще одну всемирную бойню после манифеста «Андалусского пса». Фильм уже совсем из другой эпохи, фильм классического высказывания, театральной отчетливости и предельной в своей простоте реальности.
Фильм, непосредственно вышедший из итальянского неореализма, но нами легко видимый как последователь «Путевки в жизнь» из 1931 и предшественник «Республики ШКИД» уже 1966. Фильм, чей мир так отличается от советского мира зияющей пустотой в своем основании — пустотой вопиющей о себе — пустотой на месте, где должна была бы быть любовь.
* * *
Как представляют себе ужас обыденной бесчеловечности мира людей благополучные “дети” / “дети” из благополучных мест современности? — Это что-то вроде “рабства” а-ля «планета Татуин» и, прилагающийся к такому миру, отравляющий всё вокруг, источник зла — проводник «темной стороны силы».
Благополучным “детям” невозможно думать, что бесчеловечность среди людей воспроизводится сама собой из тысячелетия в тысячелетие вот тут вот — рядом.
Не понуждаемый усилием любви, не понуждаемый работой души, не понуждаемый проповедью и примером — взгляд человека раз за разом затухает и уступает место “естественному” регистрирующему глазу вычисляющего интеллекта. Мы смотрим на других людей и видим лишь способную говорить помеху или средство для достижения собственных целей. Мы смотрим так на всех — на детей, на калек, на младенцев и стариков. Мы можем так смотреть — если мы всего лишь разумные существа, если наше сердце отодвинуто нами же как помеха.
Дурная бесконечность воспроизводства жизни мышиных сообществ городами людей: порождение, через принуждение сексуальным влечением, потомства; уход за потомством, пока оно через “инстинкт” привязывает к себе родителя; попытка пробиться наверх пищевой цепочки; защита своей куцей территории от посягательства других; откладывание “пищи” на черный день… И так бесконечный круг из поколения в поколение, прерываемый лишь набегами соседей, что вынуждает придумывать всё более и более изощренные орудия убийства себе подобных и машинерию производств для их производства…
Бесчеловечный взгляд на себе подобных, который никогда никого не видит как себе подобного — потому как я, вот он, такой у себя один, единственный; нет у меня ничего дороже, чем я — я так боюсь за себя, я так цепляюсь за свою жизнь, мне так для этой моей жизни нужно много всего; а другие — лишь тени; иногда что-то внутри заставляет меня вожделеть некоторых из этих других, но всегда главное — это моё, я знаю только себя — я люблю беззаветно только себя — это так естественно.
Человечный взгляд? — Он рождается бескорыстным (внекорыстным) узнаванием, что вот он другой — человек; рождается любовью, которая не похоть — проживанием понимания бесценной (вне ценностной шкалы) особости другого и безусловным (вне любых условий) позывом помочь другому. Человеческий взгляд рождается вне вычислений и расчетов, вне сравниваний и выгадываний выгод.
Но ведь человеческий взгляд — это и не безумная (вне и поверх всяких расчетов) страсть, безумная месть, безумная жажда власти.
Получается так, что дело не в наличии или отсутствии расчета — дело в проживании другого как себя. Человек — это всего тот, кто знает себя/ кто не может быть иначе как рядом с другим и всегда Человеком.
Человек — это тот, кто любит человека. Человек — это тот, кого любит человек. Человек — это любовь.
* * *
Обыденная вселенная бесчеловечного ужаса воспроизводится людьми сама собой.
Ужас может быть лишь чуть более или чуть менее на виду — бесчеловечность естественно/ сама собой может лишь припрятываться, да и то лишь тогда, когда чуть более или чуть менее есть излишки еды у людей.
Если страна в нищете или если каждый следующий день обещает быть всё менее и менее сытым, то ужас бесчеловечности — вот он — везде — в каждом взгляде на поселения людей.
Если страна воспроизводит/присваивает себе больше, чем съедает — то ужас бесчеловечности медленно, очень медленно одевается в одежды приличия… до поры…
Но простейший акт бесчеловечной жизни людей — он всегда один и тот же — сделать нечто для себя, используя других.
Когда человеческий зародыш обретает силу — его первый соблазн — взять у других то, что хочется ему. Если потом из зародыша родится человек, то он все больше и больше, все в более и более разных ситуациях не сможет понимать как это можно — лишить человека того, что его, того что поддерживает его жизнь, того что тому дорого — ведь это же больно, обидно, горько, жестоко — это разрушает жизнь, это шаг к лишению жизни — это лишает возможности любви. И это невозможно человеку понять. Человеку невозможно.
Если у зародыша не выросло чувствилище другого, если это чувствилище отбито до бесчувствия действиями других других, то он погиб как человек. Может быть когда-нибудь случится чудо и он прорастет до человека — но сейчас он будет расти как не человек — как чудовище — ведь чудовище это и есть существо, которое потеряло своё естество, — это человек без человечности.
Человек без человечности всегда оправдает себя; всегда имеет историю в себе о том, почему он “имеет право”; всегда имеет сказку о том, что он один-единственный на свете среди врагов, среди недосуществ, среди тех, которые ему должны, что он никому ничего не должен.
Интеллект приданный человеку — орудие манипуляции вещами мира, среди вещей для интеллекта числятся и другие люди.
Одно из базовых манипуляций — это маскировка, чтобы не лишится цели еще до её достижения или сразу после, чтобы не быть съеденному самому.
Если человек без человечности тупой, если его интеллект куцый — тогда он попадает в шестерни машинерии сообществ людей очень рано и очень быстро.
Машинерии сообществ так устроены — они не терпят взлома со стороны тупых — это разрушительно, это покушается на сложноустроенные системы питания предыдущих поколений, предыдущих чудовищ, чьи сказки про себя как про «хищников», оказались лучше согласованны между собой.
Маленькая крыска хватает кусочек сыра, загрызает соседнего мышонка и бегает, и петляет, но очень быстро попадается и уничтожается.
Потому что люди не крысы — они страшнее, они живут расчетом на многие времена вперед, они вымарывают разрушающих их совместное существование — они остаются людьми, которые несут в себе возможность человечности, и ради самой этой возможности даже в своей бесчеловечности они тоже готовы убивать.
У человека и интеллекта всё сложно.
Ведь человеческие сообщества они одновременно и сразу и сообщества любви, а не только сообщества использования друг друга. Общества людей живут из века в век мечтой о любви, иначе зачем все это, для человека иначе было бы просто всё пусто.
Сообщества любви… при реальности того, что машинерия жизни человеков вобрала в себя гораздо более частое бесчеловечное — вобрала использование друг друга; при реальности того — что в подавляющем большинстве историй бесчеловечность сожительства людей оборачивается страданиями стран и континентов, лет и столетий…
* * *
Маленькие акты зла, мельчайшие акты бесчеловечности — взять не своё, отнять у слабого, принудить зависимого, использовать лучшие чувства хорошего, очернить чистого, купить нестойкого, воспользоваться одиноким…
Без всякого «Черного властелина», просто пошлая мелочь тупого человечка, который нашел себе полянку людей для кормления. Пошлое зло убивающее человечность у всех, кто был у него на пути на целое поколение вперед.
Человек несущий своё пошлое зло — страдает собой, о себе, для себя — и не видит страданий других — что они ему — тьфу, ведь он-то гораздо больше несчастен — он такое видел, такое пережил, был лишен такого… Ведь так? Ведь не было у него главного — не было любви — ведь он так и не родился как человек…
* * *
Маленькие святые любви — тянущиеся несмотря ни на что к любви — живущие добром, верящие хорошему — ожидающие будущих себя как только хороших — не могущие жить, если вдруг оказывается, что они не такие хорошие, если они свершают зло.
Ими держится будущее человечности — они верят в красивые слова, они верят в красоту, они пытаются блюсти себя. Это в них. Они такими родились. Многие из них такими умирают. Или их убивают.
* * *
Взрослые, которые выживают, не живут по-человечески,— они выживают как разумные. Как расчетливые существа, которые поверили и проверили на себе, что чтобы выжить нужно видеть всё как есть — а есть для них только вещи, только физические тела. И если бывший мальчик, а теперь изуродованное тело лежит так, что это может вызвать неприятности, то его нужно быстренько убрать и выбросить.
От вещей, которые могут повредить тебе, нужно избавляться.
Они ведь взрослые; они считают себя трезвыми; они уверены, что видят всё на два шага вперед; они расчетливые.
Только в своей бесчеловечной расчетливости они слепы — они не видят рядом человека, они не видят, что своими расчетливыми шагами они убивают человечность в своей надежде на будущее — в своих детях — человечность которых, покалеченная их расчетливостью, не встанет на их защиту, когда они сами перейдут в графу расходы в бухгалтерии нищеты.
■ Путь СССР – от беспризорников к звездам…
//«Путевка в жизнь» (Николай Экк, 1931)
■ неКрасные дьяволята…
//«Ноль за поведение» (Жан Виго, 1933)
■ Лицо – маска, жизнь как у скота… – это реальный человек, а всё остальное лишь (само)обман и мечты?
//«Дорога» (Федерико Феллини,1954)
■ Антисоветский и антихристианский проект «Звездные войны», который если и можно смотреть детям, то только с IV эпизода…
//«Звездные войны» (Джордж Лукас, 1977-1983, 1999-2005)
■ О тех, для кого чужая боль больнее…
//«Чучело» (Ролан Быков, 1983)
■ Человеческое сердце — всегда больное сердце…
//«Нежность» (Эльёр Ишмухамедов, 1966)
