Короткие встречи. Короткие сцены. Короткие фразы. Милые, забавные, легкие. Резкие, точные, глубокие. На всю глубину жизни. До самого сокровенного в душе. Штрихи, из которых вырисовываешь своим взглядом целые жизни. Наши жизни-штрихи, которые наносит на время непостижимый нам Художник в ему одном ведомом порядке, которые лишь много после складываются в картину. Картину со-бытия людей. В нашу жизнь.
Или не складываются. А остаются спутанными, обрывочными, без началов и концов, без высших смыслов, без целей — просто события, просто разговоры, просто встречи; но которые раз за разом будешь прокручивать в голове, потому как в них где-то спрятан смысл, в них — горечь и теплота, горечь и теплота жизни, что защищает её от пустоты и протягивает её дальше и дальше через время.
. . .
Она одна. Она всегда была одна. Среди людей. Она работала ради людей. Действовала только ради других. Тратила свою жизнь ради других. Ради реальных других. Каждый день другие заполняли её жизнь. Она помнила только их заботы. Их имена, их отношения, их положение, их беды.
Их она помнила, на них реагировала, с ними встречи планировала.
А сама была в звенящей пустоте. Всегда. Только никогда не оканчивающийся поток размышления. Только свой голос.
Только свой голос, вложенный в мираж Его.
И чтобы спастись от кружения по насквозь знакомому лабиринту одних и тех же мыслей, из которых уже очень давно известно, что нет выхода, — размышление пускается в суету, в бесконечную суету всегда что-то случающегося у людей — у других, не у тебя.
Суета. Так увидит только черствый сердцем или тот, кто не хочет видеть, или тот, кто решил, что он уже далеко над всем случающимся у людей…
Но она знает, что это не суета — это жизни. Это очень трудные жизни, облегчить которые она может. Она может снять один-два особо несуразных камня, притягивающих к земле, что люди и судьба взвалили на человека, когда он думал, что строит свою жизнь на твердом фундаменте, а на самом деле принимал и принимал всё на себя, на свои плечи.
Мы живем в быту. Мы живем бытом. Мы пытаемся разогнуться от быта, чтобы взглянуть вверх. Если человеку облегчить его быт, он вздохнет счастливо — надолго, нет, кто-знает… Кто знает, как быстро он зароется в следующих своих проблемах, как долго об будет радоваться миру и будет ли или зависть и жадность уже выстроили очередь к его глазам, мозгам, душе, чтобы в ту же секунду погрузить в очередные сумерки нехватки очередного удобства… Кто знает… но без этого освобождение от очередной тяготы быта, у человека скорее всего и не появится шанса…
Она успокаивает себя, что делает мир лучше. Она верит, что делает мир разумнее. Она знает, что думает о других, что отстаивает право других на хорошую жизнь. И это наполняет её каждый день смыслом. Каждый рабочий день. Даже когда работа идет через несуразные ритуалы…
Но рабочий день не удается растянуть на все часы и дни. И тогда опять — одна.
Тогда мучительно напоминает о себе порыв во вне, дотронуться до другого, вырваться из себя.
Ведь вот оно «вне» — рядом. В касании. В осязании стены, метала, дерева, ткани. Оно за кожей, оно в коже. Оно требует касания, требует объятия, требует тесноты. Чтобы забыть об ужасе одиночества навсегда.
Она служит другим. Таким слабым, нелепым, не видящим последствий своих действий, не думающим о других других, не образованным, не старательным, заботящимся только о сиюминутной выгоде, обделенным судьбой, сверх человеческой меры отягощенным заботами, болезнями, потерями… Так она думает. Так она видит других. Так она негодует на них. Так она их любит. Таким она отдает себя.
А кто отдаст себя ради неё. Она ведь тоже слаба, нелепа, не знает и не умеет сделать всё хорошо-хорошо. Она лишь старается-старается-старается. Истирая себя. Без страховки. Без поддержки. Одна. Нет никого, кто даст уверенность, кто поймет её заботы, как настоящие, как те, что требуют всю её так, как она это чувствует. Нет того, кто увидит всю её искренность до конца. Кто просто примет её, кто её заботы примет, её любовь примет. И отдаст свою. Каждый день, каждый час, каждое мгновение. Кто будет рядом, близко-близко, навсегда.
Он привязал её к себе. Ему не нужна от неё её забота. Он всего лишь возвращается к ней. Чтобы уйти. Они ближе всех друг к другу. Ближе всех других. Но эта близость близка лишь в сравнении. Близости без сравнения, во всю силу, так чтобы забыть и сравнения, и возможность другой жизни, чтобы успокоится — нет.
Они слишком свободны. А что ей та свобода. Ей нужно понимание, покой в душе, длящаяся радость жизни, ей нужно — счастье.
. . .
Он искал свободы. Бежал от бессмысленных и мелких дел; из тупиков комнат и кабинетов; от бессмысленных и мелких людей… от всего и всех, что дергали его, что уводили не туда, что тратили его жизнь. Так он всё и всех видел.
Куда он бежал? К чему? Что нашел?
Нашел не бессмысленность, не зависимость, не мелочность — простор, тишину и пустоту. Смысла он не нашел. Но пока ему хватило и освобождения, пока хватило и того, что он перестал каждый день идти не туда.
Он говорит только не о чём, он поет только голосом. Глаза холодны. Глаза трезвы. Он в пустоте и тишине. И это не гнетет, когда ты стоишь перед всей пустотой мира. Ты чувствуешь, что это положение дел. Это было и будет вечность. Ты приобщен. Ты избавился от всех. Ты один. Ты достиг покоя.
Почти. На мгновения. Да, постоянно повторяющиеся, но мгновения. Потому как внутри раз за разом просыпается жажда поделиться, жажда выразить себя; жажда пережить, что всё не зря — что твоя жизнь имеет значение, что её оценит кто-то, что всё что внутри примет кто-то… Непереносимое знание, что вместо холода может быть тепло.
А потому он возвращается. К той, кто тоже, он это чувствует, понимает и проживает радость и ужас этой неостановимой штуки под названием жизнь; кто тоже пытается вырваться из себя, чтобы поделиться собой, чтобы найти того, кому всё то, что внутри, что пережито и прожито, что отозвалось невозможной музыкой в душе, будет понятно — чтобы быть понятым.
Они встречаются, они проживают радость воссоединения, они обретают смысл, они окунаются в теплоту, они засыпают счастливые.
Но просыпаются опять свободными, опять разделенными, опять не живущими в уверенности, что понимают, что их поняли — до конца, до глубины, до сокровенного.
А потом суета или забота о других. И незнание как длить их нужность друг другу, как выйти из круга всегда обреченно коротких встреч…
. . .
И лишь молодость щедра, щедра по-настоящему, щедра в самом главном. Потому что ей принадлежит весь мир и всё время. А время — оно главное.
Когда у тебя всё еще будет, когда ты уверена, что обязательно будет, что впереди все дороги, что до всего можно дойти, что Земля круглая и рано или поздно встретишь того, кто нужен, кто единственный нужен, кто будет только твой, кто создан только для тебя.
Время твоё — это когда много сил, когда каждый шаг легок, каждый выбор не последний; когда расставание навсегда на самом деле не навсегда, потому как все живы, а раз живы, то всё можно исправить, все обещания выполнить, всему сказанному можно довериться, потому как всё можно начать заново.
Молодость дарит себя, дарит своё время, не знает, что она заперта внутри себя, что её мир и мир других никогда не придут друг в друга, а будут всё дальше, дальше и дальше…
Она встретила его — настоящего; она почувствовала, что он один, одинок, ищет тепла — она не знала, что это навсегда. Она захотела счастья, что означало дать счастье. А потом приняла его обещание, что у неё будет нормальная судьба, за обещание, что они будут вместе. И пришла, и позвонила в дверь, и это не был её последний шанс, потому что она всегда готова была идти дальше. Но она очень ждала, её сердце колотилось от так близкого счастья, а потом она узнала, что перед ней — жена, другая, что тоже ждет — и ударом пришло осознание, что счастье не наступит сейчас. Но она совладала с собой, она договорилась с собой, что всё еще будет, что она останется и будет еще ждать, потому что времени всегда достаточно и она дождется своего счастья.
А потом она узнала больше, она увидела человека, у которого уже не было времени и скоро, она это так ясно видела, не будет сил, которая тратила всю себя, чтобы спастись. Она пожалела.
И она увидела, что тот, кого она ждет, может быть чужим ей, что люди могут жить в мире населенном совсем чужими им, как увидела, та девушка, что открыла себе в книгах другой мир и потеряла себя для прежнего…
От осинки не родятся апельсинки. Но молодость щедра. Она верит, что у неё всё еще будет. Она уже взяла себе такую нежданную часть счастья, она уже счастлива жить, она пойдет дальше. Она не будет разрушать, она накроет стол, и всё сделает как надо, чтобы гордо идти, чтобы не опускать голову, чтобы силы, несущие её вперед, привели её к её невероятному счастью. Которое обязательно будет, которое не может не быть и которое не будет коротким ни за что на свете. Надежда…
■ Человек никогда не может выстоять один против мира…
//«Трамвай Желание» (Элиа Казан, 1951)
■ (не)Жить чужой жизнью…
//«Пять легких пьес» (Боб Рейфелсон, 1970)
■ Про семью как панцирь, что нас (не)сберегает…
//«Алиса здесь больше не живет» (Мартин Скорсезе, 1974)
■ В защиту колумбов. Экзистенциальная речь о людях par excellence…
//«Кон-Тики» (Х.Роннинг, Э.Сандберг, 2012)
■ Самоотречение. О тех, кто спасаются…
//«Аритмия» (Борис Хлебников, 2017)
■ Она ушла в него как в монастырь…
//«Объяснение в любви» (Илья Авербах, 1977)
■ "Сама себя не похвалишь, никто тебя не похвалит" — о некоммуникабельности чувств и слов…
//«Смятение чувств» (Павел Арсенов, 1977)
[избр.комментарии с zen.yandex.ru/kinokakpovod,4elovek-zritel.livejournal.com ]:
[комментарий 1]
“Путь служения другим” — здесь это скорее всего “путь власти”,
если брать “власть” с её лучшей стороны (или со стороны того как “власть” оправдывает себя) — как заботу о других, решение проблем других, но так что эти другие зависимы от решающего: от его произвола, от его выбора, от его воления в большей степени, чем от всего остального.
И такой “служащий другим” — действительно предельно одинок, т.к. остальные не видят (не могут увидеть) его как слабого, т.к. именно от него исходит сила, могущая решить их насущные проблемы / отказывающая в таком решении. Слабый — значит имеющий насущные проблемы, которые не может сам решить, а какое дело до каких-то других проблем у тех, кто рядом с властным человеком, когда всё их внимание направленно на их собственные проблемы.
Или, если насущных проблем у пребывающих рядом с властью, которые им нужно решить с помощью власти у людей вот прямо сейчас нет, то они всегда помнят, что в силах власти создать им эти проблемы, лишить их имеющегося, а потому всегда вынуждены держать оборону к власти, закрывать себя по отношению к ней.
…
В этом, наверное, отличие в “служении другим” властного человека и “служении другим”, например, учителя или врача — от них не так часто можно услышать сетования об одиночестве…
Re: [комментарий 1]
1.
В этом есть большая правда жизни, что только “слабый” открыт для других, что только “слабый” может быть неодинок .
“Слабость”— исходный бытийственный модус для человека.
Быть осознающим себя “всего лишь человеком” = быть знающий себя “слабым” — значит быть готовым получить подпитку своему бытию; значит быть открытым к участию другого, быть способным протянуть руку из своей одиночной камеры.
И, да, только открываясь во вне своим “живением слабым”, человек оставляет другим шанс распознать себя как того, к кому можно приблизиться до его предельной интимности (= предельной уязвимости). Только увидев кого-то “слабым” мы можем подарить ему участие, и только так спасти его от одиночества.
“Власть” же изначально подразумевает отрицание “слабости” для претендента на неё…
2.
«Служение другим учителя или врача» — как пример пути жизни неодинокого человека справедлив лишь для времени, когда этот человек собственно “служит” — когда он полностью охвачен “заботой о других”. И в этом смысле этот путь ничем не отличается от пути «служения другим человека власти».
Но есть, действительно, и важное отличие (приращение возможности в живении человека) — во время своего «служения» “учитель/врач” соприкасается самой своей деятельностью с кругом интимного другого человека и этот другой также с гораздо большей возможностью может дарить в ответ своё человеческое участие и пытаться обращаться к кругу интимного “учителя/врача”. Но происходит это также далеко-далеко не всегда и всё по той же фундаментальной причине — “учитель/врач” по своей сути также находится во властной позиции — позиции “сильного”…
И лишь то, что “забота” “учителя/врача” привязана к конкретному человеку и длится (в случае “хорошего” “учителя/врача”) весь период этой “заботы” без перерыва на «нерабочие часы» (и сама эта “забота” может исчисляться годами) — растягивает забывание своего собственного одиночества у “учителя/врача” на гораздо более длительный период, чем у “человека власти”.
А потом случается всё тоже — одиночество.
Не случайно в кино/литературе почти хрестоматийными являются типажи тотально одинокого учителя/врача на пенсии, к которому лишь крайне редко приезжают ученики/пациенты. И опять же не случайно, хрестоматийным является стремление учителя/врача работать до самого последнего вздоха своей жизни в прямом смысле слова…
Re: Re: [комментарий 1]
еще лишь одна ремарка: стремление «быть на посту до последнего вздоха» ровно в такой же степени свойственно и “людям власти”…
Re: Re: Re: [комментарий 1]
Также как артистам и прочим публичным персонажам — говоря шире, всем, кто существует в фокусе человеческих взаимоотношений…
и здесь есть над чем подумать (грустный смайлик)
Re: Re: [комментарий 1]
…“слабость” (правозможность “неодиночества”) — собственно то, что противоположность “гордыне”…
[комментарий 2]
…“одиночество надежды” — это ведь путь не только юных, у которых времени “много”, но и стариков, у которых его вроде как не должно быть…
“Старики” не менее люди pat excellence, чем юные — в них/ для них является глубина существования, которая доступна только при выпадении из обычного/расчетливого вышагивания по времени.
Именно для “стариков”, для которых вроде как “отсутствует” наличное/земное время, и начинает неигнорируемо мерцать, наверное, самая сильная из возможных “Надежд” — что всё, что происходит с ними, что всё, что с ними произошло — оно не окончательно и не напрасно.
Именно в ужасе от конца вот этого вот тикающего времени взрывается надеждой упование на поту-стороннее и/или на продолжение их и ими созданного в детях-внуках-учениках — надежда на доступную человеку Вечность.
Знание, что у всего что было “Настоящего” «времени очень много», что «все мы дети Вечности» — это “знание” (=“Надежде”), как и должно быть, мерцающее — одновременно открывающее и скрытое — высвечивающее и тайное — про обязательно должное быть и про невозможное…
И это “знание” (=“Надежде”) всегда знание одиноких, им можно пытаться поделиться, но вот так его пережить можно только самому, только одному…
…
*понятно, что обнаружить себя таким «стариком» можно в любом возрасте…
ведь человек во всё своё наличное время и юн, и обычен, и стар для себя/ для своей жизни/ для мира
— иначе и быть не может для существа причастного Вечности, но обнаруживающегося себя лишь во Времени…
[комментарий 3]
Кире Муратовой в 1966-67 году было 32-33 года. И она уже Режиссер без всяких скидок — человек, умеющий выстраивать в кадре очень разных Других, так, что они не выглядят как призраки одного и того же персонажа. А в этом фильме она еще и сама актриса, причем такая, что зачаровывает своей достоверностью…
Как ей удалось себя так видеть со стороны — чтобы и снимать, и сниматься? Да…
В целом же фильм среди отечественных из категории – маст си…
Re: [комментарий 3]
С одной стороны можно возразить, что объем и полифоничность была бы невозможна без Высоцкого, что именно его присутствие в кадре и его интонации дают тот фон “другого” [“мужского”], что раскрывает все остальные [“женские”] голоса фильма (которые иначе слились бы в чередование разных по возрасту и занятию, но очень похожих по общему своему посылу).
С другой — нужно согласиться, что именно тот человек Режиссер, кто иначе как с разных точек зрения не может глядеть на мир. А раз взгляд способен непрерывно переключаться, то обязан уметь переключаться и на себя — смотреть на себя как на другого — имеет смелость(!) взглянуть на себя как на другого.
(другой вопрос, что очень мало кто имеет смелость _показать_ себя таковым всему миру).
[комментарий 4]
Помимо всего в фильме очень чувственно подана Нина Русланова.
…отдающая себя, притягивающая, ищущая, независимая и щедрая — и это всё в одном флаконе. Свежесть & зрелость… говоря на народном пошловатом языке: весьма и весьма сексуально…
Очень неожиданно увидеть её такой после её поздних фильмов. Наверное именно такой её и видело старшее поколение, в т.ч. режиссеров.
Но нам, таксказать, молодежи, привыкшей видеть её в возрасте э… зрелых женщин — увидеть её так очень неожиданно и …поучительно.
Re: [комментарий 4]
Да, но и помимо её восхищающей юной женственности во всей глубине всего вневременного, что может быть в этом образе, Нина Русланова здесь еще и воплощение _советской_ юной женщины — во всем мифологическом масштабе этого образа.
И это ведь не случайно так видно на экране — это ведь еще и дебют Нины Руслановой — дебют-осуществление советской мечты.
В фильме глядит вся достоверность всей её жизни к её 21 году — рожденная в 1945, детский дом в Харькове, выбранный ею день рождения (День Сталинской Конституции), имя (в честь певицы Лидии Руслановой), учеба год на штукатура, поездка в Москву, поступление в Щукинское училище, где она училась с Вертинской, Кайдановским, Филатовым…
[«медленное чтение» — фразы-смыслы текста/фильма для обдумывания еще] :
«…Он искал свободы. Бежал от бессмысленных и мелких дел; …от бессмысленных и мелких людей…что дергали его, что уводили не туда, что тратили его жизнь. Так он всё и всех видел.
Что нашел? — Нашел не бессмысленность, не зависимость, не мелочность — простор, тишину и пустоту. Смысла он не нашел[!]. Но пока ему хватило и освобождения, пока хватило и того, что он перестал каждый день идти не туда …»
«…Ты избавился от всех. Ты один. Ты достиг покоя. …в пустоте и тишине. И это не гнетет, когда ты стоишь перед всей пустотой мира. Ты чувствуешь, что это положение дел. Это было и будет вечность.
[Но —] непереносимо знание, что вместо холода может быть тепло…»
«…Они слишком свободны. Но что ей та свобода? Ей нужно понимание, покой в душе, длящаяся радость жизни, ей нужно — счастье…»
«…чтобы спастись от кружения по насквозь знакомому лабиринту одних и тех же [вечных мыслей о жизни, смерти, одиночестве, смысле, любви], из которых уже очень давно известно, что нет выхода, — размышление пускается в суету[, в мелочи жизни]…»
«…мучительно напоминает о себе порыв во вне — дотронуться до другого, вырваться из себя. Ведь вот оно «вне» — рядом. В касании. В осязании стены, метала, дерева, ткани. Оно за кожей, оно в коже. Оно требует касания, требует объятия, требует тесноты. Чтобы забыть об ужасе одиночества навсегда…»
«…Они ближе всех друг к другу. Ближе всех других. Но эта близость близка лишь в сравнении. Близости без сравнения, во всю силу, так чтобы забыть и сравнения, и возможность другой жизни, чтобы успокоится — нет…»
«…Она служит другим. …слабым, нелепым, не видящим последствий своих действий, не думающим о других других, не образованным, не старательным, заботящимся только о сиюминутной выгоде, обделенным судьбой, сверх человеческой меры отягощенным заботами, болезнями, потерями… Так она думает. Так она видит других. Так она негодует на них. Так она их любит. Таким она отдает себя.
А кто отдаст себя ради неё. Она ведь тоже слаба, нелепа, не знает и не умеет сделать всё хорошо-хорошо. Она лишь старается-старается-старается. Истирая себя. Без страховки. Без поддержки. Одна. …Нет того, кто увидит всю её искренность до конца. Кто просто примет её, кто её заботы примет, её любовь. И отдаст свою. Каждый день, каждый час… Кто будет рядом, близко-близко, навсегда…»
«…Они встречаются, они проживают радость воссоединения, они обретают смысл, они окунаются в теплоту, они засыпают счастливые.
Но просыпаются опять свободными, опять разделенными, опять не живущими в уверенности, что понимают, что их поняли — до конца, до глубины, до сокровенного.
А потом суета или забота о других. И незнание как длить их нужность друг другу, как выйти из круга всегда обреченно коротких встреч…»
«…И лишь молодость щедра, щедра по-настоящему, щедра в самом главном. Потому что ей принадлежит [главное — время, а значит весь мир]…»
«…время оно главное. Когда у тебя всё еще будет, когда ты уверена, что обязательно будет, что впереди все дороги, что до всего можно дойти… и встретишь того, кто единственный нужен…
…Время твоё — это когда много сил, когда каждый шаг легок, каждый выбор не последний; когда расставание навсегда на самом деле не навсегда, потому как все живы, а раз живы, то всё можно исправить, все обещания выполнить, всему сказанному можно довериться, потому как всё можно начать заново.…»
«…Наши жизни — штрихи, которые наносит на время непостижимый нам Художник в ему одном ведомом порядке, которые лишь много после складываются в картину. Картину со-бытия людей. В нашу жизнь…»