Если уметь видеть — этот фильм жестче любых современных разоблачающих опусов открывает нам глаза на нас теперешних.
Через него нам дается шанс опознать всю ту, непрерывно размножающуюся, свалку мусора, что погребает нас, и которой в этом фильме почти нет, а есть только её первые маленькие кучки.
Фильм из 1960-го. Из бедного, тогда еще промышленного, района Англии. Из времени, когда ужас людей — узников существования, был очевиден, когда он не был еще окончательно завален обманками планетарной индустрии иллюзий и забытья.
Это были последние годы перед тем как эта индустрия окончательно пожрет людей.
1960. Рабочий ходит на завод. Рабочий стоит у станка. Рабочий делает детали.
Каждый день, кроме воскресенья. Каждый день одни и те же. Каждый день не важно какие и для чего — для детских колясок, станковых пулеметов, которые будут продаваться наемникам в бывших колониях, или для таких же станков, на котором будут делать такие же детали.
Одни и те же движения за деньги. Чтобы поесть и прожить еще неделю. Чтобы прикрыть наготу. Чтобы оплатить жилье.
Всё как и сто лет до этого.
Как и сто лет до этого — хорошо если денег остается на “модное”, чтобы легче было привлечь молодых самок, и обязательно, обязательно нужно чтобы денег осталось на забытье — чтобы вечером приглушить муть жизни пивом, а в ночь перед так желанным выходным — упиться до потери сознания.
Потому что иначе не переживешь этот выходной, потому что иначе придется существовать целый день в ужасе ясного сознания, что впереди тебя ждет еще одна такая же неделя. А за ней еще одна. И еще. И еще.
Ужас ясного сознания. Ясного сознания ужаса выкинутой в бессмысленность жизни твоих родителей, которые уже прожили такую же жизнь. Ужас ясного сознания, что ты идешь по тому же пути и другого пути нет.
И так может родиться самосознание рабочего — того, кто имел силы не глушить себя алкоголем хотя бы сколько-то времени. Так рождался пролетариат в XIX и XX веках — та удивительная сила в истории человечества, которая смогла хотя бы несколько десятилетий заставлять существовать целые страны в возгонке самосознания — в понимании того, что и как делается, что и как делает человек, а не в густых испарениях забытья разума и желаний плоти.
Самосознание рабочего может родится и перевернуть мир, а может и задохнуться — утонуть в самом засасывающем болоте подмен человечности, что когда-либо было до того…
Фильм хорош именно тем, что в нем столь громко молчание всех его обитателей о своем существовании в тюрьме.
В каменных клетках тесных домов, в каменных улочках окаменевшего города, пожирающего своими камнями всё и всех вокруг.
И сто и много больше лет до того человеческое могло спасаться в двуруких орудиях (в рабочих-рабах, которые всё производит и производит очередной строй жизни) только в очень-очень кратких встречах с себе подобными — в опыте теплоты сочувствия и сопереживания — в радости бытия-вместе.
Человеческое спасалось в теплоте семьи, в теплоте сосуществования с другом (когда совсем-совсем не важно, что вы делаете вместе — идете по городу, сидите на берегу канала с палками-удочками, убиваете время игрой в бумажки-карты — главное, что всё это вместе), в теплоте любви (даже если любви там — лишь отсвет, а правит бал забытьё похоти).
А потом индустрия иллюзий и забытья начала всё больше и больше брать людей в оборот.
Рабочих — тех, кто самим опытом своего ежедневного функционирования был постоянно беременен рождением самоосознания, что так жить нельзя, что нас таких много, что вот они мы все рядом, что стоит нам только поговорить как люди и мы все вместе, все разом сможем сломать этот гребанный порядок, что нас всех поймал в беличье колесо… — рабочих становилось всё больше.
И эта всё возрастающая сила могла либо победить одним мощным потоком и сделать жизнь совсем-совсем другой, или она могла потечь струйками по многим канавкам, закрутиться к чужой выгоде и забыться в вечном болоте.
Неприкаянная сила человечности всегда привлекает паразитов — эффективных менеджеров, которые готовы пустить всё к своей выгоде, к утверждению себя над как можно большим числом других; они чуют любое созданное человеком за что другие человеки готовы отдавать себя — свои время и силы; они только и существуют вытягивая чужие время и силы и они очень нуждаются во все более и более эффективных инструментах для этого…
За полстолетия до фильма человечество родило кино — способ нового существования нас вместе — открывать нам нас самих — способ, который может раскрыть нас и для пути вверх, и способ убаюкать нас по пути вниз — в забытье.
До того были — нечастые ярмарки, балаганы, цирки, театрики — там тоже можно было растратить “избыток” своего сознания, но уж очень это всё было плохонько и для уж очень слабого изначально человечка или под воздействием совсем уж больших порций одурманивающих веществ.
С кино всё пошло веселее.
Теперь хоть каждый вечер можно было прятаться в иллюзиях — забывать себя.
А к середине ХХ века всё стало еще веселее — в народ пошло телевиденье.
Лишь немногие до того могли забыться «в индивидуальном порядке» — нырнув в чтиво — в бульварные романы, ежедневные газетки со сплетнями со всего мира — всё это требовало усилий взнуздания собственных фантазий печатными символьными системами. Теперь же человечество уверенно врастало в кресла и диваны — усилий, чтобы принять в себя увиденные глазами чужие жизни и проживать их жизнь как свою, для человека не требуется — мы изначально такие — мы созданы чтобы быть-вместе — конечно, в идеале задействованы в контакте должны быть все органы чувств, но и зрения, как известно, на «90%» достаточно…
Отец главного героя — уже счастливец — у него есть ТВ-ящик, другие обитатели каменных домов страстно мечтают об этом. И это не шутка. Все сразу поняли, что это спасение. Спасение от себя — забыть себя.
А другие другие очень быстро поняли, что этот способ идеально закручивает спираль потребления жертв.
. . .
Оглянемся вокруг.
Способов забыть себя возросло до никогда не представимых ранее масштабов — теперь они закрыли нам весь горизонт.
Едва продираем глаза — телефон мигает напоминаниями из соцсетей и месседжеров о “новостях” от других-чужих; протянул руку с пультом — радио сообщает о происходящем в местах, где ты не был и не будешь, мгновение позже в уши вливаются ритмы, что замещают травму пробуждения заимствованной бодростью музыки;
сделал шаг на кухню — экраны вокруг соблазняют видеороликами с кривляньями влоггеров, строгими лицами дикторов, озабоченными миром во всем мире, очередными сериями слезоточивых сериалов; шаг на улицу, в личный автомобиль, в вагон метро — в ушах затычки с музыкой, в глазах экраны с продолжением видео или с текстами-текстами-текстами…
Если потом работа — то и она в подавляющем большинстве случаев уже выстроена так, чтобы рождать лишь забытье мелких забот или забытье мелких отвлечений — всё что она может вызвать — лишь скуку и мечты о том, что уже загружено в тебя аудио-, видео- и текстовым контентом…
И все это время — не на минуту не покидая паутину эрзацобщения — облепляющие все уголки сознания соцсети, соцсети, соцсети — сплетни, хвастовство, нытье десятков и сотен эрзацев людей.
Непрерывная погруженность в экзальтацию толпы, без шансов на себя отдельного…
Скука — вот самое “страшное”, что масса людей испытывает. Испытывает с готовностью, потому как скука туже позволяет замаскировать ужас трезвого осознания бессмысленности и безвыходности своего настоящего места в мире.
Перегрузка сенсорной информацией чередуется ломкой от снижения интенсивности её навала. Чтобы сразу же вновь броситься в очередную волну пустоты раздражителей…
А вечером к услугам “уставшего” клиента — весь возможный набор развлечений — недорого и на всё имеющееся время — до конца, до забытья сном в конуре, навсегда закрывшего горизонт, многоквартирного дома.
Оглянемся вокруг.
Легкость потерять себя никогда не была столько вездесуща.
Фильм 1960-го выстраивается вокруг помещающих в тупик существования преград к возможности совершить прелюбодеяние и сделать аборт.
Люди всего полстолетия назад имели куда как больше шансов остановить свой бег в пропасть потери себя самим устройством жизни в социуме. Ограды традиции жизни с людьми вынуждали к тому, чтобы пытаться понять, что делать — как выходить из тупика — вынуждали осознать и найти выход из того, как они до того выстраивали свою жизнь.
Сейчас всё стало проще. Настолько проще, что катастрофа жизни может не осознаваться до своей терминальной стадии — к услугам человека десятки способов “решить проблемы” не приходя в сознание.
Значит ли это, что человек столкнувшись с жесткой социальной нормой обязательно приходил в сознание, что он начинал с этого момента правильно стоить свою жизнь?
Конечно нет. Человек с куда большей легкостью может так и остаться в ступоре облома жизни “как хочется” — он будет заведенной шарманкой всё крутить и крутить в себе злость на мир и жалость к себе, всё больше и больше сужая просвет, в котором он видит хоть что-то помимо своего несчастья.
Но без этой остановки — без социальных оград, без (при)останавливающего ответа мира — человек с гарантией утонет.
. . .
Индустрия иллюзий, индустрия забвения, индустрия удобного решения проблем.
Они ведь тоже строятся на том, что является частью нашего естества.
Как можно добровольно продолжать ту цепь нечеловечной жизни, что ясна для каждого “трезвого” взгляда?
Рождение, взросление, втсраивание в социум, нахождение полового партнера, рождение потомства, воспитание потомства, поддержание/увеличение значимости своего социума, смерть.
Как добровольно побежать по этой нескончаемой карусели без-мыслия? Добровольно и осознанно невозможно. Только, если тебя заманили. Только если ты попался в цепь обещаний счастья в своем мире грёз.
Изначальная детская радость каждого мгновения бытия-игры ломается осознанием возможности тотальности несправедливости мира — болью несоответствия всегда-до-того-возможного-счастья-сказки с тем, что вдруг увидел вокруг.
Но эта боль для большинства из нас очень быстро выносится во-вне — ею награждаются враги — именно они, те которые противостоят “мне” и “моей стае”, причина того, что так всё плохо; и, одновременно, эта боль растворяется в первом опыте бытия среди своих — опыте принадлежности к “стае”.
Одновременно же — весь мир вдруг расцвечивается искрами сексуального влечения. И ты, и те, и та — почти все вокруг, соизмеримые с тобой — вдруг начинают видится только через цветной дым желания.
Человек начинает быть способен не замечать минуты, часы, дни и годы, в которых он погружен в необходимость выполнять социальные ритуалы и “работу”, всего лишь потому, что в конце их перед ним маячит его “объект желания”.
Объект, который лишь его грёза — за которой может быть лишь такой же пленник или холодный манипулятор, за которой может быть никто.
Вот он, вначале еще связанный нитями жизни с детством, начинает засматриваться на некоторых из противоположного пола и млеть, и “видеть” что они хорошо — что только на них хочется смотреть; затем, стоит только ему ненадолго обратиться к своему “внутри” — он начинает всё больше и больше слышать только исходящий из него позыв и начинает “видеть” во вне только его “объекты” — свои грезы, в который он наряжает почти любого противоположного пола. А “взрослый” мир вокруг, его собратья по вхождению в него подсовывают ему всё больше и больше приманок-пут, которые всё больше и больше привязывают его внимание только к одному. Его сознание всё больше и больше сужается до сексуальности, каждое свое не вынужденное рутиной обязанностей действие он хочет направить на удовлетворение распирающего его изнутри…
Кто-то привязывается в своей грёзе к одной, кто-то заполняет свои часы, дни и годы на одну, другую, третью… с короткими резкими бунтами против ловушки “устройства мира”; кто-то обреченно проваливается в бесконечный цикл — попытка стремится к “дневным целям” — соскальзывание к “ночным” влечениям, с изводящим желанием перестать думать о …/ найти наконец хоть кого-то, кто принесет довольство и покой…
Герой фильма обнаруживает себя в бессмысленной связи. Он поймал и его поймали в первой попавшейся доступной в округе комбинации двух неудовлетворенных желаний. Когда желание нарастает и вытесняет “трезвость” — они бегут к друг другу. Им хорошо. Очень недолго. Потому пустота и бессмысленность. Потом легкая ухмылка забавности обмана уродства жизни вокруг — месть тем, кто покорно бежит по общим дорожкам устройства жизни.
Но устройство жизни за всё требует платить и за попытку идти наперекор себя тоже — такая попытка ведь тоже встроена в устройство жизни…
Герой фильма отдался следующей грёзе. Он попался на такую достоверную, на такую правильную, такую соразмерную себе, на такую подходящую по социальному рангу, который он мнил о себе, грёзу, в которую он обрядил случайно встреченную самку.
«Случайность и выигрыш» — уверенность в том, что тебе повезло, что ты счастливчик, что среди пары сотен, встреченных тобой за год-два подходящих по возрасту людей противоположного пола, ты нашел того, которого искал. Грёза. Если бы это был не город, а деревенька, то “выигрыш” был бы и при выборе из десятка. Обманка природы…
Приманка человека сексуальным влечением — фундамент для взятия его в оборот. Фундамент воспроизводства “ячеек общества” и фундамент для производства зрелищ, что встарь, что, в несравненно большей степени, для той индустрии, что беснуется теперь вокруг нас.
Но без забытья сексуального влечения — разве остается только “трезвый” приговор о бессмысленности человеческой жизни?
А о человеческой ли жизни в цепочке рождение-размножение-смерть идет речь?
Нет, человека здесь нет. Есть просто жизнь. Без человека.
Потому что человек — это про другое.
Это про радость бытия, это про восторг осознания чуда существования тебя и мира, это про теплоту человеческого общения с другими, это про любовь.
Человек — это про Смысл, а не про влечение, пользу, функцию или решение проблем.
Найти близкого человека — это не выиграть в лотерею, это услышать созвучие, которое всегда-всегда возможно, и пойти вместе по жизни, оберегая свою и его чуткость, чтобы вместе расти, чтобы стать близкими…
* * *
Какое-то время назад “трендом” болтовни про общественное устройство были клише про “постиндустриальное общество” — мол самые развитые сейчас страны это те, в которых на место промышленной революции пришла информационная и т.п.
Штука же в том, что никуда промышленность — массовое производство типовых вещей не исчезла — просто про нее всякому эффективному менеджеру стало ясно, что она лишь придаток к главной промышленности — к массовому производству типовых людей— к индустрии умертвления душ — к глобальной машинерии расчеловечивания…
Ну а дальше — банальность логики обмана — вся эта индустрия, выстроенная на лишении человеком самого себя, непрерывно генерирует лозунги — «будь собой», «ты – особенный», «иди за свой мечтой», «исполни свое заветное желание»…, вкладывая под их трескатню в сознание жертв строго определенный набор шаблонов “себя”, которые лучше всего подходят для увеличения и увеличения продаж — для самовозрастания производства вещей и вещей-людей.
Человек мечется в клетке невозможности решения навязанной ему задачи превратиться в некоего “настоящего себя” — превратиться, чтобы предъявить всем вокруг некую картинку — «вот он я» — предъявить её себе и из всех возможных сил пытаться ей соответствовать, из всех очень и очень быстро кончающихся сил, — потому что невозможно тому, кто обреченно больше любой мысли о себе, втиснуться в рамку хоть какого шаблона.
Человека лишают даже слов, которыми он мог бы приблизится к тому чтобы узнать безмерного себя, чтобы остаться наедине с собой, чтобы быть, а не демонстрировать себя.
Лож любой истории о “себе”, несоответствие себя (вот-этого-вот-себя, которого я знаю в своей неотменимой неуловимости) тому как идет жить, заставляет бежать от всякого пристального вглядывания в себя — отвлечься, забыться, не смотреть, не думать — заставляет броситься в объятия такой уже утонченной и вездесущей индустрии, питающейся людьми…
броситься чтобы отвязаться от таких больных вопросов себя же к себе, согласиться на хоть какой-то “образ себя” из заранее заготовленного перечня с приятными тебе, пусть и заранее просчитанными кем-то, потребностями — лишь бы не оставаться в тишине, лишь бы не сознавать себя свободным в каждый момент своего существования, свободным в том числе в возможности стать другим, свободным нежелать ничего из мира сего, лишь бы не мучиться этой свободой…
. . .
Мы “делаем” себя каждым своим следующим поступком, мы ведомы Миром, нашей грёзой о нем, мы ведомы будущим, которое мы и есть, мы ведомы памятью о нашем самом дорогом, которая мы и есть.
Открытость, уединение, тишина, свобода, надежда… Счастье со-бытия человеком в его встречи с другим человеком, во всей его полноте — открытости, уединении, тишине, свободе и надежде…
. . .
— А что фильм — есть ли это всё в нем самом по себе?
— Т.е. он шедевр, который сам вложит в зрителя “глубокие мысли”? — Нет. Фильм прост простотой площадного искусства и современной ему “общественно-политической повестки” — той простотой, что будоражит простые души современников, но требует работы ума и души, чтобы пробиться за неё.
Фильм раскрывается лишь в нашем взгляде на него — в нашем чутком взгляде на горечь явленного через него — на то, что мир людей со времени его создания сделал так много шагов в обман самого себя.
■ (не)Жить чужой жизнью…
//«Пять легких пьес» (Боб Рейфелсон, 1970)
■ Человек никогда не может выстоять один против мира…
//«Трамвай Желание» (Элиа Казан, 1951)
■ Про семью как панцирь, что нас (не)сберегает…
//«Алиса здесь больше не живет» (Мартин Скорсезе, 1974)
■ Каждое новое поколение запутывается в одном и том же… Чем спасаемся мы?
//«Последний киносеанс» (Питер Богданович, 1971)
■ Смертоубийственная комедия побега из своей скорлупы…
//«После работы» (Мартин Скорсезе, 1985)
■ Цель достигнута. И ?… //«Стыд» (Стив МакКуин, 2011)
■ Правда о нашей Революции и Спасении…
//«Трилогия о Максиме» (Григорий Козинцев, Леонид Трауберг, 1934-1938)
