Попытка побега из своей скорлупы…
//«После работы» (М.Скорсезе, 1985)

After Hours и 9 лет после Taxi Driver мы со Скорсезе опять кружим по ночному Нью-Йорку. После работы, после часов, после времени…
Taxi Driver не может жить, видя «вот это вот всё», After Hours человек виляет между жизнями, пытаясь проскользнуть между капельками дождя. Смертоубийственная комедия жизни человека, который хочет спастись, не изменившись сам и не меняя ничего вокруг.

* * *

Мир устроен удобно, если соображаешь как он устроен. Если знаешь, где нажать какую кнопочку, чтобы получилось то, что ты хочешь. Если в тебе ничего не сломано. Если понимаешь, что твоё внутри, твоё приватное под хорошей защитой соблюдения правил и не пытаешься выставлять своё сокровенное на всеобщее обозрение. Днем.

Ночью все не так. Ночью ты один. И твой путь — в грёзы. Если только твои грёзы не столкнуться с чужими, отчего они обретут реальность (ведь реальность это то, что сопротивляется тебе, сначала мягко, потом все жестче и жестче, до тех пор, пока ты не поймешь, что реальность — это то, что подминает под себя тебя и всех).  Грёзы, сны, фантазмы, которые ты узнаешь, когда они приходят из вне тебя — что может быть страшнее.

 
День закончился и вместе с ним остановился тот социальный экзоскелет, тот панцирь, который двигал тебя в машинерии города, который сковывал, скрывал, но и защищал твоё нежное ранимое внутреннее тельце, твою душу, твоё голое я.
Защищал и от “снаружи”, и от “изнутри” — чтобы выбросами своих желаний, ты не сгубил себя же, ну и других заодно.

Ты хотел погрузиться в безопасность иллюзии другого — в историю пригрезившуюся тому, кто страдал где-то там далеко — в книжицу или фильмец, но тут в тебя ворвалась она — ломающая все планы реальностью своего тела и души, которая вот она перед тобой, но которая и неизвестна, непредсказуема, нова — она реальный Другой и как очень хочется, очень хочется чтобы она была-стала Близким, чтобы не быть одному — что может быть заманчивее.

Но потом вновь ты тонешь в своих грёзах. Ты из них и не выбирался — никто не может выбраться из своих грёз, но ты так хотел, ты бежал, чтобы приникнуть к чему-то новому, чтобы был выход… а оказался опять вплотную к самому страшному — к самому себе; а она — тот желанный другой — обернулась вновь персонажем твоего ужаса, который всегда с тобой.

Но ты хитер — ты научился уклоняться. Ты думаешь, что ты хитер — ты знаешь, что нужно лишь слегка солгать и можно разыгрывать дальше роль честного и все сойдет с рук — что это самое эффективное. Но так днем. Когда люди мелькают и расходятся, и теряются в толпе таких же. Когда же толпы нет, когда ночь, когда твои пути сплетаются с теми, кто выполз из своих раковин, то твои дневные манипуляции цепляют до нутра и тащат к пропасти и их, и тебя…

* * *

А как все хорошо начиналось. Впереди были те манящие целые два или даже три часа жизни, когда часы исчезают, когда ты знаешь, что они целиком твои и твоих желаний, когда ты пускаешься во все тяжкие (разумные “тяжкие”, ведь они должны уместиться в два-три, ну хорошо, четыре часа), потому что знаешь, что потом будет сон, потом нужен сон, который смоет весь обязательный стыд встречи со своим внутренним; сон тела, после которого наступит ломка утра, а после наступит спасительно-успокоительный день — когда душа и совесть убаюкаются в мерно катящейся социальной машине и уснут по-настоящему… до самого вечера.

Часы остановились, спрятались, подарили возможность перемещаться, минуя кварталы города и пролеты лестниц… а потом вернулись — сначала легким надавливанием памяти о не-обходимом порядке погружения в завтрашний день через кротовую нору собственной квартирки; когда же порядок стал рушиться  — часы понеслись галопом, громоподобно тикая механизмом смертельной бомбы, требуя срочного спасения во что бы то ни стало, требуя вернуться и нырнуть в спасительную раковину, в скорлупу, требуя спрятать весь крик и ужас обнаженной души обратно глубоко внутри — в милые кошмары твоего и только твоего сна — ну с этим-то мы жить привычные — лишь бы не прилипло к нему слишком много ужаса других — ужаса наших общих грёз — реальности…

* * *

А так, что нам этот чужой ужас, чужой крик, чужой визг — посочувствуем, покиваем головой; столкнувшись в десятый раз — постебаемся… Ведь мы-то не внутри, для нас-то это всего лишь еще одна единица восприятия, поверхность, оболочка, обыденность, каждый день поставляемая нам в избытке газетной хроникой… Ведь весь этот ужас он чужой — не правда ли, ну точно ведь чужой, мы ведь его забудем, должны забыть, а иначе как жить, что с нами будет, если мы каждый раз будем полностью входить в него, превращая в свой… пусть он лучше будет в каталоге гениальный произведений — мы на него посмотрим, поставим галочку, что видели-знаем, купим или сделаем копию — время от времени будем ежиться от быстрого-быстрого представления себя на месте того чужака, что корчится в ужасе, после чего взбодрившись, как мы бодримся от полу-запретных игр, пойдем жить дальше…

* * *

Жители СоХо. Богема. Красивое слово, освященное уже как больше ста лет. Мечта. Грёза. Ложь.
Они так хотели вырваться из дневной своей неподлинности. Чтобы стать тождественными себе. Сбились в кучу в бывшем промышленном районе. Нет, не надо их называть крысами, которые поселились на останках той самой машинерии, которую они презирают. Они люди, просто люди, которые решили, что так просто вырвутся от своей судьбы и себя.

Но пришлось им кормить себя, защищать себя, тратить себя на не-обходимый в нашей реальности социальный ритуал.
И как всякий хендмейд — эта их самодельная социальная машинерия закрутилась жалко, неказисто, жестоко… короче, неэффективно — то, от чего бежала богема, то их и накрыло — (не)эффективность… И осталось только писать записки, делать поделки, наряжаться в других — короче, зайтись в крике — «спасите нас»…

Закономерно, что мечты о жизни над/вне обыденности помноженные на художественно-оформленные крики о спасении, со временем хорошо капитализи­руются. Сейчас* нью-йоркский СоХо, как и раньше лондонский, покрылся коркой гламура и туристов и бодренько крутится профессионалами ручками в хорошо смазанной машине промышленности удобства и удовольствий.

 
P.S.
Пока мы живем мы кажемся себе и другим, когда умираем то перестаем. Всё так просто. Просто как выключить проектор и увидеть прекрасный ровный чистый экран. Только, что нам в этой плоской реальности? Она нам не нужна. Она смертельно скучна уже через пару минут. Нам была нужна та нелепость, чтобыладо. Нам желанна именно эта нелепость, эти несуразности, эти страхи, эти мучения — мы хотим и хотим их еще и еще. Вот только отдохнем под защитой механики дня и вернемся опять.

Кадры из фильма:

 

Когда людоед целует своего ребенка – он оценивает каков его ребенок на вкус?..
//«Бразилия» (Т.Гиллиам, 1985)

«Звездные войны» – антисоветский и антихристианский проект – если и можно его смотреть детям, то только с IV эпизода…

Панцирь для человеков…
//«Алиса здесь больше не живет» (М.Скорсезе, 1974)